Блуждая по просторам Интернета, я наткнулся на замечательный сайт музея, посвященного игрушечным солдатикам из пластилина. Кроме всего прочего, сайт был примечателен огромным количеством разнообразной "интересности", очень меня зацепила вот такая статья. Ссылка на сам сайт музей см. внизу... там есть что посмотреть.
Не стоит полагать, что противник всегда знал, какими силами вы располагаете, что он мог предугадать ваши действия, просто бросив взгляд в другой конец чердака и подсчитав количество полков. Глаз игрока повсюду натыкался на бесчисленное количество пронумерованных карточек, белеющих на поле боя. Какая-то представляла всю армию с обозами, другая — одного-единственного кавалериста, нагруженного боеприпасами. Иная же сулила всего лишь редкостного болвана, который, однако, был способен обречь на неудачу целый корпус и погрузить его в пучину смятения и бездействия.
К этим карточкам устремлялись кавалерийские разъезды, которые, подскакав к ним, выясняли, какой отряд должен стоять на этом месте. Стремительные передвижения этих отрядов составляли самую продуманную и вместе с тем самую обременительную часть игровых правил. Следовало нащупать маршрут от одного кусочка картона до другого так, чтобы по отрывочным сообщениям разгадать план противника. И первый десяток ходов обычно приходилось делать наудачу. Порой кубики вдруг являли вам свою благосклонность, ваша кавалерия сокрушала передовые позиции противника и прорывалась за них — но вы по-прежнему оставались в неведении относительно противника, как если бы рассматривали его позиции издали в полевой бинокль.
Вы могли провести бешеную атаку, положить множество бойцов, и все это лишь для того, чтобы очередная карточка сообщила вам скудные сведения вроде: «Артиллерийский обоз и пехотные колонны блокировали дорогу», или «Ваша легкая артиллерия действует с прикрытием».
Осенью 1881 года Стивенсон, «позорно споткнувшись», по собственному выражению, о сюжет «Острова сокровищ», уехал в Давос. Здесь недавно открылся легочный курорт, и Стивенсон, с детства слабый здоровьем, рассчитывал выбраться из творческого кризиса и подлечить насквозь больные бронхи. Вместе с ним покинули сырую и ветреную Шотландию жена Фанни и пасынок Ллойд Осборн.
Он и его отчим стали первыми в истории людьми, которые сыграли в оловянных солдатиков по специально разработанным правилам. Через много лет, в 1898 году, Осборн опубликовал в декабрьском номере американского журнала Scribner’s Magazine отчет Стивенсона о тех чердачных баталиях, предпослав им собственные воспоминания о давосских днях.
Увы, бывший генерал не счел нужным привести правила тех игр. Что неудивительно — в те времена игра в солдатики еще была для взрослого человека занятием постыдным, сродни детскому недержанию. Мы публикуем именно предисловие Осборна — сами «военные корреспонденции» Стивенсона читать довольно трудно, ведь не зная правил игры, никак не разобраться в ее хитросплетениях. Однако эссе Осборна ценно само по себе — мало того, что это первое упоминание в прессе настольной игры в солдатики, так еще и пространная благодарность выросшего мальчика своему приемному отцу, который сумел сделать счастливым его не очень благополучное детство.
От долгих странствий записная книжка поистерлась, и уголки ее истрепались. От долгих сумерек сундука она пожелтела и пропахла плесенью. Но я откопал ее, и в ней нашел известия с театра военных действий, составленные ушедшим от нас писателем. Рассказы о той давней войне между двумя оловянными армиями оказались слегка приправлены виршами, густо пересыпаны гэльскими идиомами и пословицами, сдобрены недописанным завещанием и набросками для романа.
Ах, та игра в солдатиков, замысловатая Kriegspiel, обросшая бесчисленными правилами, полная подсчетов, непрерывных замеров и бросков кубиков — из чего она выросла? Из двух жалких шеренг солдатиков и смертоносных мраморных шариков. Начавшись с этой малости, она росла, ширилась, покуда не стала воистину маленькой войной, как можно более приближенной к обстоятельствам самых настоящих, самых современных сражений.
За подобную достоверность мистер Стивенсон был вынужден расплачиваться долгими часами, проведенными за учебниками, и нескончаемыми беседами с ветеранами. Я же, со своей стороны, жертвовал ту мелочь, которую удавалось выручить и за мои писательские потуги и за бурную типографскую деятельность.
Нигде и никогда дух детства, глубоко укоренившийся в Стивенсоне, не проявлялся столь ярко, как в те дни давосского изгнания, когда он весь свой мальчишеский пыл, весь взрослый разум и писательскую фантазию обратил на службу моему досугу. Редакция газеты, игрушечный театр, оловянные солдатики — ничто не избегло его пристального внимания.
Солдатики будоражили его фантазию более всех прочих утех.
Игра постоянно росла и развивалась — сперва на нее уходил едва час, после уже не меньше недели. Неотвязные мысли о том, что происходит на чердаке, забрали себе почти полную власть над нашими умами.
Чердак... Ветхая лестница ведет в это самое промозглое и унылое место, сумерки которого едва рассеивал свет из единственного выбеленного морозом оконца. Стропила нависают так низко, что не распрямиться. Без свечи не видно ни зги.
Прямо на досках пола цветными мелками нарисована карта — горы, реки, города, мосты, дороги двух видов. И мы часами играли на ней. Руки дрожали от нервного возбуждения, и на коленях крепли мозоли. Той страстности, того восторженного возбуждения мне не забыть никогда. Батальоны шли вперед и отступали, совершали строго рассчитанные перестроения из колонны в линию, а кавалерия обороняла их фланги и прикрывала тылы. Все по правилам современной военной науки.
Это была самая настоящая война, только в миниатюре — вплоть до наведенных и разрушенных мостов, укрепленных позиций, даже погоды — то плохой, то ясной. В дождь дороги размывало, орудийные упряжки увязали в грязи и с трудом плелись вперед. Пехоте, марширующей налегке, было не в пример легче.
Последний штрих в дело правдоподобия добавляла весьма хлопотная интендантская служба.
Четыре солдата составляли полк, то есть боевую единицу, и количество выстрелов мы считали, исходя из числа полков и их боезапаса. За отрядами следовали обозы с запасом типографских литер — по двадцать в каждом фургоне. За каждый выстрел приходилось сдавать одну литеру на склад, откуда она в пустом фургоне медленно-медленно отправлялась обратно на передовую. Иногда мы вводили в бой по тридцать полков кряду, и тогда каждый игрок в одной схватке расстреливал по полтора фургона боеприпасов — и это не считая невероятно «дорогого» орудийного огня. Так что роль интендантской службы оказалась невероятно велика, и линии коммуникаций между фронтом и тылом были жизненно важны. Всего одна кавалерийская бригада, в равной степени отважная и удачливая, могла найти слабое место и, одним ударом отрезав огромную армию от снабжения, принудить ее к отступлению — пусть даже в половине шага от победы. Хорошо продуманная фланговая атака, уничтожение моста, проведенное с беззаветной храбростью, упорная оборона города — все могло переломить ход боя и существенно повлиять на кампанию в целом.
Не стоит полагать, что противник всегда знал, какими силами вы располагаете, что он мог предугадать ваши действия, просто бросив взгляд в другой конец чердака и подсчитав количество полков. Глаз игрока повсюду натыкался на бесчисленное количество пронумерованных карточек, белеющих на поле боя. Какая-то представляла всю армию с обозами, другая — одного-единственного кавалериста, нагруженного боеприпасами. Иная же сулила всего лишь редкостного болвана, который, однако, был способен обречь на неудачу целый корпус и погрузить его в пучину смятения и бездействия.
К этим карточкам устремлялись кавалерийские разъезды, которые, подскакав к ним, выясняли, какой отряд должен стоять на этом месте. Стремительные передвижения этих отрядов составляли самую продуманную и вместе с тем самую обременительную часть игровых правил. Следовало нащупать маршрут от одного кусочка картона до другого так, чтобы по отрывочным сообщениям разгадать план противника. И первый десяток ходов обычно приходилось делать наудачу. Порой кубики вдруг являли вам свою благосклонность, ваша кавалерия сокрушала передовые позиции противника и прорывалась за них — но вы по-прежнему оставались в неведении относительно противника, как если бы рассматривали его позиции издали в полевой бинокль.
Вы могли провести бешеную атаку, положить множество бойцов, и все это лишь для того, чтобы очередная карточка сообщила вам скудные сведения вроде: «Артиллерийский обоз и пехотные колонны блокировали дорогу», или «Ваша легкая артиллерия действует с прикрытием».
Лишь после первых залпов противника вы начинали постепенно понимать, сколько полков он выставил против вас. Но коварный неприятель часто делал не все выстрелы, на которые имел право, и вы по прежнему оставались в неведении относительно истинного количества выставленных против вас сил.
Если и был в этой игре изъян, так это невиданная стойкость наших отрядов, которые без колебаний сшибались грудь в грудь с превосходящими силами и держались с бессмысленной отвагой, какую редко увидишь в настоящем сражении.
Мы попытались разрешить это противоречие с помощью кубиков, но нововведение оказалось слишком огорчительным для проигравшего схватку. Кроме того, оно спутывало все тщательно разработанные планы, и нам волей-неволей пришлось вернуться к прежним правилам. После пары спровоцированных кубиками приступов паники нашим героям было милостиво позволено по-прежнему проявлять беспримерную отвагу. Генералы вздохнули с облегчением.
Был у нашей Kriegspiel и еще один изъян. Я вдруг оказался таким метким, что моя снайперская стрельба порой сводила на нет любую отточенную стратегию, любые самые продуманные планы. И напрасно мы, а вернее мой соперник, пытались обойти это затруднение — придумать замену слишком уж смертоносной стрельбе, рождавшей, ко всему прочему, множество споров. Тщетно. Я попадал всегда — запонкой ли, мраморным шариком, пуговицей. Это умение сослужило мне добрую службу на залитых кровью полях сражений и позволило сгладить неравенство между двенадцатилетним мальчиком и мужчиной зрелых лет.
Мы были вольны выбирать, кого послать на передовую. У Стивенсона была целая орда на удивление упитанных и устойчивых кавалеристов. Они, наступая плотным строем впереди пехоты, могли выстоять под самым прицельным, самым сокрушительным огнем и таким образом прикрывали своих более хилых собратьев, укрывавшихся за их спинами.
Их стойкость возмещала слабость Старой Гвардии. Ее причудливая манера держать оружие во время атаки часто обрекала на полное уничтожение весь полк. А вот у меня была целая толпа страшно ломких швейцарцев, и сердце сжималось всякий раз, когда приходилось посылать их в дело. Эти швейцарцы так худо держались на ногах, что малейшее дуновение выкашивало целые колонны. Стойкостью они не отличались и порой падали прежде выстрела. Кроме того в их ряды затесались несколько самых настоящих куколок с музыкальными инструментами, которые взяли себе привычку в падении сбивать с ног ближайших соратников.
Как-то раз мы решили еще больше приблизиться к настоящей войне и ввести сопровождающие ее недуги и болезни. Некоторые районы, особенно вокруг больших рек и озер, получили славу нездоровых, и те отряды, которые имели несчастье оказаться на этих зловонных равнинах, вынуждены были пройти испытание кубиками. Швейцарцы ли, Гвардия, арабы, кавалеристы — и упитанные, и тощие — все должны были платить ужасающую дань Смерти. Но оказалось, что с ядовитыми испарениями мы явно переборщили, и по обоюдному согласию от них пришлось отказаться.
Война, о которой я веду рассказ, была необычна еще и тем, что известия с ее фронтов ежедневно появлялись в прессе. Их составляли дерзкие и отважные корреспонденты, дети фантазии Стивенсона. Сколь же красноречиво свидетельствуют об этом человеке обстоятельность и сугубое внимание, с которыми он составлял выпуски боевых листков с полей игрушечной войны. Автор «Детского цветника стихов» так и остался ребенком в душе. Да, он при любой возможности разыгрывал своих домашних. Да, он не упускал случая затеять порочащую кукол игру. Но он неизменно был внимателен к малейшим деталям.
Не стоит полагать, будто каждый день слушал эти отчеты, а поутру, планируя очередную битву, применял почерпнутые из них сведения. Напротив, автор порой придерживал их до тех пор, пока они не теряли злободневность. А иногда благоразумно сплошь заполнял бесконечными списками потерь.
Потти, Пайпс и Пиффл были для меня совершенно живыми обитателями сумрака мансарды. Сквозь туман прошедших лет я по сию пору ясно вижу их. Грозный генерал Стивенсон, чудовищно располневший от бесконечных ремонтов, коротышка, которого можно было взгромоздить на новую лошадь, когда старая погибала под сокрушительным каблуком. Его тело хранило следы множества попыток исправить то, что ему было дано природой. Худой как щепка Делафилд со скрещенными на груди руками — он родился простым артиллеристом, но был избран для славных дел. Наполеон в блистательных одеждах, которого судьба наказала сущей клячей. Зеленый, простодушный патриот, получивший имя от цвета своего сюртука. И, конечно, Лафайет в синем мундире, у которого, увы, не случилось рядом Вашингтона.
Названия на карте нашей чердачной страны ласкали слух и озаряли мрачные и кровавые страницы войны: Скарлет, Глендарул, Сандаскай, Мар, Тахома, Саванна... Сладостные звуки.
Я тоже внес свою лепту в географию — Самнел-Сити. Название его было так приятно произносить, перекатывая во рту звуки. И не важно, что город этот был заштатнее любого захолустья.
Йаллобелли.
Это имя отдает горечью, ибо с ним я впервые изведал всю остроту терний мстительной прессы. Воистину у меня не было причин любить «Вести Йаллобелли», грязный листок, который частенько становился причиной моих страданий, хотя на людях я хохотал и делал вид, что прекрасно вижу все остроумие этих нападок. С непередаваемым облегчением я однажды понял, что способен употребить свой авторитет и воспрепятствовать публикациям — чем я и пользовался. Боюсь, с поспешностью не вполне приличной*.
Анналы войны начинаются с десятого дня игры. Все маневры, произведенные до того, были не особенно интересны (даже для самих противоборствующих сторон). Все, что мы делали — это открывали карточки и выясняли (более или менее успешно), что за войска стоят на их месте. Все это было очень важной, но едва ли самой увлекательной частью игры в солдатиков. Даже обозреватели «Вестей Йаллобелли» не сочли эти маневры достойными упоминания.
Но лишь только над двумя скрытыми до поры армиями поднялась завеса, и стали более или менее вырисовываться планы кампании, историки тут же схватились за перья и замерли в ожидании первого звона скрестившихся клинков...
Стивенсон очень стеснялся своих мальчишеских увлечений. Именно поэтому нам почти ничего неизвестно о той давосской игре. Играл ли он в нее впервые? Или она была лишь продолжением их с Осборном шотландских баталий? Возвращались ли они к ней после того, как семья покинула Давос? Увы, увы... Ничего. Известно лишь, что в доме на Самоа, своем последнем пристанище, Стивенсон оборудовал комнату для игры в солдатики, пол которой был, как на давосском чердаке, расчерчен в виде цветной карты некой страны, в которую могли войти лишь двое: писатель и его приемный сын. Теперь же в нее нет хода никому...
ссылка на источник: http://www.plastmuseum.ru/
